Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян
— Лицо приятное и знакомое.
— Видели его по телевизору. Он ведёт литературные передачи.
— Наверное… Арина много о вас рассказывала, — неожиданно произнесла Сильва и, подняв глаза, вновь пытливо поглядела на меня.
Пауза.
— Знаете, она часами готова о вас говорить.
Снова пауза.
— Я начинаю её понимать, — заговорила она вновь и без перехода спросила: — А я здесь голову не потеряю?
— В каком смысле? — не понял я.
Сильва прыснула, прищурилась, покусывая толстогубый кумачовый рот.
— В том смысле, что красивая женщина может потерять голову в обществе красивых мужчин.
— Напрасно беспокоитесь, — хмыкнул я. — В бухгалтерии одни женщины.
— Это хорошо, — легко вздохнула Сильва. — А то, знаете, муж у меня страшный ревнивец.
Она довольно простодушно разыгрывала роль привыкшей к обожанию женщины. Я понимал это, но смолчал, ибо ко мне это не имело никакого касательства.
— Знаете что, — едва разлепляя губы и смиренно глядя снизу вверх, продолжала Сильва, — если сотня людей отзывается о тебе хорошо и лишь один плохо, то окружающие как раз этому одному и поверят. И обрадуются. Так что уж, интересным мужчинам и красивым женщинам пересудов не избежать.
Дверь отдела кадров открылась, оттуда выплыла Сеидрзаева.
— Саида, мы вас ждём, — окликнул я. Во рту у неё тоже была жвачка; сомкнув губы, она на ходу лениво двигала челюстями.
— Вот об этой девушке речь? — по-армянски спросила Сеидрзаева, поравнявшись с нами. Её мать была армянкой, и она свободно владела армянским языком.
— Да, она самая. С позволения сказать, гражданка Дарбинян. Вот её документы.
— Пошли, — скомандовала Саида, окинув Сильву оценивающим взглядом. Потом перевела взгляд на меня и двусмысленно улыбнулась. Синевато-серые джинсы сидели на ней до того плотно, что швы на бёдрах местами чуть не лопались. В кабинете Саида пробежала глазами документы Сильвы.
— Бухгалтерского стажа у вас нет, — перелистав трудовую книжку, заключила она деловито. — Примем вас пока счетоводом, вы подучитесь, и через несколько месяцев переведём помощником бухгалтера. Я переговорю в отделе кадров. Думаю, председатель комитета не будет возражать. О результатах я сообщу Лео. Надо будет написать заявление, заполнить анкету. Всё это, конечно, потом. А пока так. Чем ещё могу быть вам полезна? — Вопрос относился ко мне, Саида улыбалась.
— Не мне, а Сиявушу Мамедзаде. Ему никак не удаётся получить у вас деньги. Если можно, окажите, пожалуйста, такую любезность.
— Передайте, пусть приходит, — она широко улыбнулась. — А соберётесь отметить, не забудьте за меня выпить.
— Спасибо! Не забудем.
В конце дня Арина зашла ко мне. Она была не в настроении.
— Что случилась, Арина? — забеспокоился я.
— Случилось… ничего не случилось. Просто не стоило мне приводить её сюда.
— Кого? — удивился я, разумеется, понимая, о ком идёт речь.
— Сильву.
— Почему?
— Почему… потому что она смотрит на тебя как шлюха, — со злостью выпалила Арина.
Не в силах сдержаться, я громко рассмеялся. Позже по пути домой и даже в автобусе на Сумгаит опять и опять смеялся, вспоминая злость Арины, её яростную вспышку, внезапную, словно взрыв, и чувствуя к ней родственные чувства и неподдельную нежность.
Глава седьмая
Отец давно пришёл с работы, но, дожидаясь меня, за стол не садился. Обнял, похлопал по спине и, довольный, ходил по комнате, пока я переодевался.
— Мы ждали тебя на прошлой неделе, — отец укоризненно, но без обиды посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Знаешь ведь, больше месяца мы разлуки с тобой не выдерживаем.
Мама со смехом заглянула из кухни в комнату:
— Бог весть в кого он уродился. Твой брат Володя, муженёк, клал перед собой двухкилограммовую курицу, а дети следили за ним с открытыми ртами, пока тот уплетал её за обе щёки. И, пока сам не наестся, не даст им ни кусочка. А этот — будто другая мать его на свет явила. Только дети на уме. У нас, Лео, все деньги на телефон уходят. Неделя звонками начинается — Чаренцаван, Ставрополь, Баку — и звонками кончается.
— Молчи, женщина, делом своим займись, — сказал отец и подмигнул мне. — Смотри, какой я коньяк купил: «Հոբելյանական», то есть «Юбилейный». — Он достал из буфета и поставил на стол бутылку с золотыми армянскими буквами на этикетке. — Сын мой приехал. Вдвоём и выпьем.
— Можно подумать, целый год не виделись, — послышался с кухни голос мамы. — Отсюда до Баку каких-то двадцать пять километров.
— Длинные волосы, короткий ум — о ком это сказано? — усмехнулся отец. — Для меня месяц всё равно что год. Сердце у меня слабое, не выдерживаю. Точка.
— Точка, — со смешком передразнила его мама, входя в комнату, и принялась накрывать на стол. — Ты почему на прошлой неделе не приехал?
— Гость у меня был из Еревана.
— Кто такой? — поинтересовался отец.
Не мог же я рассказывать ему об Армене.
— Писатель Леонид Гурунц.
— Гурунц? — удивился отец.
— Да, — подтвердил я. — Наказал мне жениться к следующему своему приезду.
— Хорошего человека сразу видно, — обрадовался отец. — Вот что значит доброе сердце. Человек таким и должен быть. Знаешь, скольким он сделал добро. Стало быть, ты видел Гурунца.
— К нам иногда приезжает писатель Сурен Айвазян. А недавно был и знаменитый Серо Ханзадян. На нашем наречии говорит.
Отец с гордостью посмотрел на мать.
— Видишь, с какими людьми знаком твой сын? — Он наполнил рюмки. — Выпей и ты с нами.
— Да ты сдурел, — осерчала мать. — Этого только мне не хватало.
— Ну и не пей, — бросил отец. — Плохо ли, нам больше достанется. — Он засмеялся, занял место во главе стола и поднял рюмку. — Выпьем за родителя, чей отпрыск носит доброе имя, и за отпрыска, который не роняет чести родителя. — Отец удовлетворённо посмотрел на меня, чокнулся со мной, но не выпил. — Есть у меня знакомый, человек приличный, трудолюбивый. Так вот он со слезами на глазах сказал своему сыну, беспутному пьянице, которому от роду тридцать лет: лучше б я умер в тот день, когда ты родился. Мудрец Соломон изрёк: достойный сын — счастье для отца, а недостойный — несчастье для матери. Вот оно как, дорогой ты мой. Боль, причинённая твоим чадом, неисцелима, трудно её вынести. Отцу мнилось, будто он в лишениях растит сына, а на деле сидел у реки да сеял муку. Думаешь, горькие его слова подействовали на сына? Ничуть не бывало. Такое тоже случается. Бывает, один стоит тысячу, тысяча других и ломаного гроша не стоят. Со дня творения так повелось, так и впредь будет, умный от века страдал в руках неразумного. — Он залпом выпил коньяк. Выпил и поморщился. — Фу, клопами пахнет, — сказал и встав, достал из буфета бутылку водки. —
